Одной из отличительных черт художественного мира Батожабая является широкий эпический масштаб изображения, наиболее ярко проявившийся в трилогии «Похищенное счастье».

Роман-трилогия Д. Батожабая «Похищенное счастье» (1959-1965) – одно из самых приметных и ярких произведений в бурятской литературе не только потому, что представляет собой опыт создания большого полотна, но и потому, что в нем наиболее полно воплотилась жизненная и художественная философия автора, претворилась национальные художественные традиции.

Трилогия написана в пору активного становления жанра романа в бурятской литературе и органично входит в картину литературного процесса 50-60-х годов. Как и первые бурятские романы «Степь проснулась» Жамсо Тумунова (1949), «На утренней заре» Хоца Намсараева (1951), романы Чимита Цыдендамбаева «Доржи, сын Банзара» (1952), «Вдали от родных степей» (1957-1959) и ряд других романов, трилогия Батожабая обращена к сознанию истории бурятского народа.

Думается, что не случайно первые бурятские романы представляют собой освоение исторической тематики, так как в становлении романа одним из основополагающих процессов является процесс национального самосознания.

«Кто мы и откуда?» – вот самый насущный вопрос, требовавший осмысления в духовном пространстве того времени.

Если обратиться к истории изданий и переводов романа, то становится очевидным факт разрастания со временем историко-революционного материала. В предисловии к изданию 1973 года сказано, что «издательство проделало большую работу над текстом трилогии. Работая не топором, не косой, не метлой, а чутким резцом, бережно сохраняя замысел автора, его стиль и манеру, редакция вместе с тем уверенно освободила книгу от всего лишнего, что в ней оставалось». Так, к примеру, были сочтены ненужными «излишне красочные описания», тогда как красочность описаний, изобразительность составляют выразительную черту батожабаевского стиля.

Как отмечает исследователь переводов Д.Л. Шагдарова, переводя роман «Похищенное счастье», «…особенно охотно идет переводчик на добавления, когда представляется возможность рассказать о тяжелой доле народа, когда надо облагородить положительных и обезобразить отрицательных героев».

Процесс переиздания романа шел по пути усиления идеологической направленности произведения, ведь в его структуре было много «лишних» с точки зрения официального мировоззрения моментов, например, авантюрная линия романа, описание странствий и происков шпионов, политические игры царей и правителей.

Роман писался на протяжении нескольких лет и воплотил сам процесс духовных исканий писателя, суть его поисков в эпоху становления и развития социализма.

Батожабай выстраивает эпически широкую картину жизни, используя опыт как советского романа, так и неисчерпаемых возможностей родного фольклора.

В романе самой повторяемой является сцена, где изображается массовая бурятская народная жизнь, причем таких ситуаций можно выделить несколько.

Для того, чтобы показать массовое стечение народа, нужна необычная, важная, экстраординарная мотивация. В начале первой книги таким поводом становится приезд учителя Далай-ламы Тувана-хамбы, затем борьба на приз Далай-ламы, во второй книге, когда диктуется необходимость изобразить бурятскую национальную жизнь, подобным событием становится ярмарка Петра Бадмаева, огромное скопление предстает в сцене встречи прикочевавшей в агинские степи с помощью Аламжи и Осора-ламы статуи Зандан Жу.

Эти сцены сопоставляются между собой в творческом сознании автора-повествователя: так он говорит, что на ярмарке Петра Бадмаева народу собралось больше, чем в приезд Тувана-хамбы, а в сцене встречи Зандан Жу количество народа еще больше, чем на ярмарке.

Типологическая общность этих сцен еще и в том, что на их фоне прослеживаются судьбы одних и тех же представителей народа, которые составляют выразительный ряд народных характеров и типов. Героями этих сцен становятся герои как первого плана – Аламжи, его семья, так и второстепенные, на первый взгляд, личности, такие как плут Загда, китаец Мо Фей, Бухэ лама, степные бунтари Галсан и Шара Дамба, блюстители порядка Пустяков и Шаргай – словом, люди, образующие, как песчинки, сложную мозаичную картину народной жизни. Все они взаимно необходимо дополняют друг друга в общей картине.

Важность сцены бурятской народной жизни в общем контексте романа в том, что именно сюда тянутся нити взаимодействия со всем светом, она – отправная точка для развития сюжетных линий.

В изображении жизни своего народа на одном уровне с жизнью всего мира, в отстаивании ее значимости сказывается проявление той общей национальной идеи, которая очень много значила для утверждения жанра романа в бурятской литературе.

В романе жизнь дается в динамике. Если в первых сценах народная жизнь полна и даже как бы избыточна, в последующих она теряет это качество, все приходит в упадок, все герои претерпевают отрицательные изменения: стареют, теряют жизненную силу и энергию. Красочность и яркость первых сцен сменяется унылой картиной жизненных потерь. Изображение народа двояко: он предстает в сложном единстве безликой толпы и выделенных из нее индивидуальностей. И все-таки незыблемость этого центра потрясена.

В путешествиях героев по странам и весям раскрывается весь свет: агинские степи, таинственный Тибет, монгольские степи, Англия, Германия, Маньчжурия, Китай, Япония – через все пространство протянуты незримые нити человеческих судеб, деяний и притязаний.

Пестрая и разноязыкая Евразия предстает, как на ладони, пропущенная и осмысливаемая через грани писательского миропонимания, разделенная границами в реальности, но объединяемая гуманистической мыслью автора. Не случаен, наверное, и выбор географических пространств, наиболее выразительно воплощающих суть различных образов существования.

«При Евразии два симметричных острова-государства: Япония и Англия. И Япония – как пролог, а Англия – как эпилог сказа Евразии, ее драмы и истории; и накопления идей там собираются и содержатся в терпимости». Значима, следовательно, и попытка художественно осознать жизнь именно этих государств в романе Батожабая. Запад и Восток даются в сопоставлении, связывают же их нити человеческих судеб, протянутые автором и через территорию родной Бурятии.

Огромное пространство легко преодолевается вездесущими героями романа. Мера условности, применяемая для преодоления пространства, уже скорее не реалистичная, а фольклорная, поскольку отражает странничество не в реальном пространстве, а в воображаемом, духовном. В нужном месте, в нужное время оказываются порой самые далекие друг от друга герои, преодолев реальные тысячи километров. Прежде всего, это относится к героям авантюрного склада.

Пространство романа при всей его аморфности можно четко определить, так явственно выделяется оппозиция своего и чужого, естественного существования и цивилизованного, степи и города.

Вот описание возвращения Аламжи и Осора после долгих странствий домой: «Эгээл энэ үүдээр гаран сасуу, монголой газарай аглаг агаар тэдэниие унадалуулан, үрган талыннгаа шэгшэг дээрэ татан абаа бэлэй». (Как только они вышли из ворот, свежий воздух монгольской земли утолил их, край широкой степи принял их к себе).

Это возвращение и к самому себе, к своей первозданности: «…садатараа hүмбэй угаад унтаhан үхибүүн шэнги, hанаа амархан шарайтай энэ нарата юртэмсэ дээрэ, үшөө нэгэшье муухай хара гэм хэжэ үзөөгүй хонгор сэлмэг шарайгаа огторгой өөдэ харуулан, барьягар томо хүн баруун гараа үргэн, тала дээгүүр алдалан: «Энэ hфйхан талаяа хэндэшье үгэхэгүйб!» гэhэндэл, гүнзэгы гэгшээр амилан хэбтээ бэлэй» (… как ребенок, досыта напившийся молоко, не совершивший в этом подлунном мире еще никакого греха, огромный человек спал, глубоко вздыхая, обратив спокойное и ясное лицо к небу, раскинул руки, словно говоря: «Никому не отдам свою прекрасную землю!»).

Город же, будь то Лондон, Берлин, Пекин, Харбин или Санкт-Петербург, в трилогии Батожабая полон социальных и других противоречий.

Таково описание Лондона: в публицистическом повествовании о нем возникает метафорический образ города, чье сердце – «деньги». «Св. Павлын башниин часай абяан нэгэ янзаар, hүрөөтэйгээр сохилно. Тэрэ доогуурнь боложо байhан шаг шууяае нэгэ нэгээр хэршэжэ байhандал, тэрэ Лондоной эдидэг мылыень hүхэдэжэ алажа байhан шэнгеэр, тэрэ олон тахяа шубуудайнь толгойнуудые таhар сабсажа байhандал , асари томо часай абяан дээрэ дээрэhэн хүндөөр сохилно. Энэ час миин лэ саг тоолоногүй, харин минута бүхэниие томо алхаар тоншон алажа байhандал, үйлэ зоболондо баригдаад, баяр жаргалдаа хахаад байhан Лондоной хара шуhа бүлэжэ байhан зүрхэн мэтээр сохилно» (Часы на башне Св. Павла били однозвучно гулко. Словно разрезая творившуюся внизу суету, подобно тому, как отлетают отрезанные головы домашних птиц, с огромных часов один за одним тяжело падали звуки. Эти часы не просто отсчитывали время, они стучали, качая черную кровь Лондона, захлебнувшегося своими радостями и печалями).

Этот образ передает осознание противоречивости уклада жизни большого города. В романе деление жизненного пространства на «свой» мир и «чужой» достаточно гибко для различных героев. Странничество свойственно почти всем героям романа, думается, что в этом мотиве отражается, с одной стороны, ощущение человека XX века – «тоска по тому, чтобы везде быть как дома» (М. Хайдеггер), с другой стороны, в нем само движение эпохи начала XX века.

В отличие от эпоса в трилогии объективная жизнь показана в движении и развитии, что можно увидеть в строго выдержанной структуре времени.

Время в трилогии обозначено и названо и по буддийскому, и по христианскому летоисчислению, также в каждой книге трилогии подчеркивается образ героев, что способствует точному определению исторического времени.

Так, в первой книге точно обозначена дата начала странствий Аламжи: «Хүхэ – Хулгана жэлэй зунай эхин hарын арбан табанда, нима гарагай үглоөөгүүр…» «Утром в пятницу пятнадцатого числа первого летнего месяца года Синей Мыши…», т.е. 15 июня 1890 года; Аламжи 24 года, его сыну Булату семь лет, именно семь лет назад в жизни Аламжи произошли драматические события, предопределившие всю его дальнейшую судьбу.

Уже в начале второй книги трилогии сразу же дается точная характеристика времени. «Аяар 1894 он, хара морин жэл. Бүмбэрсэг дэлхэйн гол мүрэнүүдэй ута богониие, нуур далайнуудайнь гүнзэгы гүйхэниие хүн түрэлтэнэй хэмжэжэ дүүргээд байhан үе». (Далекий 1894 год, год Черной лошади. Время, когда люди уже измерили и узнали длину и протяженность всех рек, глубину всех озер и морей на планете).

Время, текущее во второй книге, отделено от времени предыдущего повествования четырьмя годами, течение которых как бы выпадает из повествования. Всезнающий повествователь лишь констатирует все изменения в жизни героев: их потери и разочарования.

В книге же прослеживается течение шести-семи лет в конце XIX – начале XX века. Сложное время начала XX века, начала новой эпохи предстает собой большой и насыщенный событиями исторический период, когда между государствами продолжается борьба за сферы влияния, вбирающая в свой круг все уголки земного шара.